Главный аргумент, выдвигаемый против «теории русских древностей», такой: якобы не зафиксирована общность русского и современных славянских языков с языками их предполагаемых древних предков. Это полная ерунда. Правильнее сказать: не зафиксирована теми, кто очень не хочет фиксировать. Мы не раз ещё вернёмся к этой теме, а для начала возьмём такие памятники античной эпохи, как монеты «Adna Mati», Птуйская и Графенштайнская надписи. Они принадлежат так называемым норикам. А кто такие норики? Согласно «Повести временных лет» (начало XII в.), они «и есть славяне». ПВЛ вторит другой древнерусский источник — «Толковая Палея» (XIV в.): «норицы, иже суть словени».
Этот народ, впервые упомянутый в римских источниках около IV века до Рождества Христова, жил тогда на территории нынешней Австрии. Большая часть нориков говорила на одном из древнейших мировых языков — венетском, протославянский характер которого был доказан лингвистами из Словении М.Бором и И.Томажичем. Собственно, венеды (венеты) — это одно из названий древних славян (БСЭ). Но о нориках мы поговорим подробнее позже, в соответствующей главе. Сейчас же обратимся к памятникам их письменности.
В 1894 г. в бывшем норикском городе Петовио (ныне — словенский Птуй) была обнаружена выполненная справа налево надпись на применявшемся венедами родственном северно-этрусском алфавите, датируемая примерно II веком до Р.Х. В переводе на латиницу это какая-то абракадабра: «ARTEBUDZBROGDUI». Последователи «немецкой исторической школы», не будучи в состоянии перевести Птуйскую надпись с помощью этрусского языка, латыни или какого-нибудь древнегерманского диалекта, считают её, как это у них принято, кельтской и дают нам такие толкования: «Интерпретируется как два личных имени: Artebudz [сын] Brogduos. Имя Artebudz, вероятно, означает «пенис медведя», а имя Brogduos, возможно, содержит элемент brog-, mrog- «страна». Согласно альтернативной интерпретации, надпись гласит Artebudz [сделал это для] Brogdos, то есть второе имя стоит в дательном, а не родительном падеже» (Википедия).
Пикантная расшифровка имени Artebudz основана, очевидно, на том, что «artos» по-кельтски — медведь. Ну конечно же, не может быть никаких сомнений, что кельты считали за честь именоваться «пенисом медведя»! Представители «немецкой исторической школы», кажется, судят о древних людях по современной пубертатной молодёжи, которая если и напишет что-то на стене или в Твиттере, то это обязательно будет связано с мочеполовой сферой. «Альтернативная» же интерпретация («Юстас — Алексу») и вовсе никакая.
Попробуем расшифровать Птуйскую надпись сами. Прежде всего, конечно, надо разбить её на отдельные слова. При этом будем исходить из предположения, что она написана по-венетски, поскольку найдена на «палеовенетской» территории. ARTEBUDZ | BROGDUI («Юстас — Алексу») — это, конечно, не разбивка. Иное дело — ARTE | BUD |Z | BROGDUI.В таком виде есть уже определённая ясность с BUD Z («будь с») и появились основания предполагать, что перед нами — обращение. Скажем: «АРТЕ (имя), БУДЬ С БРАДОЮ (бородой)». Однако данная интерпретация при всей её «славянскости» довольно безсмысленна, поскольку в ту пору все мужчины были с бородой. Или, может быть, речь идёт о некой инициации, посвящении в мужчины? Оставим как вариант.
Попробуем найти другие значения слова BROGDUI, учитывая, что G во многих диалектах, не обязательно имеющих отношение к латыни, но как-то связанных с Апеннинским полуостровом, употребляется для смягчения идущей далее согласной. Z BROGDUI, таким образом, это «z brodjui», то есть «с бродью». Что это? Слова такого женского рода мы в словарях не найдем, а вот относительно похожих словарь Даля говорит: «Бродник, бредник, бродец, бредень, м., или бродцы, мн., бродничок, бреденек; небольшой неводок, который люди, идучи бродом, тянут за собой на клячах, на двух шестах стойком». Поскольку все эти слова происходят от упомянутого Далем слова «брод», птуйская «бродь» скорее всего является броднем или бреднем. И в таком случае надпись гласит: «АРТЕ, БУДЬ С БРОДЬЮ». Назавтра, похоже, намечалась рыбалка. Я придерживаюсь именно такого толкования.
Некоторые сомнения вызывает АРТЕ (Арт) как имя. Славянское ли оно? Или действительно от кельтского «медведя»? Однако вспомним, что мы говорили в главе «Итак: Москва или Мосхва?» об индоевропейском корне *аrh- и понятиях, с ним связанных, в частности, «арья»: «Само же происхождение слова, вероятно, связано с земледелием: лат. аrare, словен. orati — «пахать», что одновременно указывает на земледельческую культуру арийского племени» (Й.Шавли). Имя АРТ, если следовать указанной этимологии, означает «Ар[а]т» (Орат) — «оратель», «пахарь». Ну а в форме обращения, согласно общеславянским правилам, прибавляется окончание «-е»: АР[А]ТЕ.На существование этого ныне забытого древнеславянского имени определённо указывает распространённая в России и Белоруссии фамилия Артюх (то есть «Артюх / Артов сын»), а также древнее название Азово-Черноморской Руси — Артания (Арсания).
В интернет-глоссарии доктора Давида Штифтера из Института языкознания (индогерманистики) при Венском университете я нашёл фото прекрасно отчеканенной серебряной норикской монеты примерно 70 г. до н. э. На её реверсе — всадник с копьём, очень похожий на Георгия Победоносца на современных российских копейках, а внизу, точно там же, где на советском металлическом рубле было написано: «ОДИН рубль», я прочитал… «ADNA»! (Норики наряду с этрусским письмом и письменностью типа «черт и резов» использовали латиницу).
Естественно, при более внимательном изучении моё слишком простое предположение, что мы имеем дело с номиналом монеты, не подтвердилось, поскольку дальше, правее, вдоль копыт и морды коня более мелкими буквами написано: «mati». То есть «Adna mati» или «Adnamati». Надо думать — Единая, Всеобщая Мать. Примерно так, кстати, это переводится на современный словенский: «Ena Mati». И хоть «ADNA» — не номинал, но всё же числительное, понятное, как и «mati», любому славянину и любому русскому.
Однако действительно ли норики верили в некую Единую Мать, или «Аднамати» — это, скажем, персонаж, изображённый с копьём на монете? Оказывается, верили — в Единую Мать, или, как они её ещё называли, Великую Мать народа (кратко — Целея, Матрея). А ещё верили в Великого Отца народа — Атту, Атца (Atta, Atec), именуемого также Беленом, Беленусом, посредством которого, по мнению словенского исследователя Й.Шавли, «ощущается связь со старым Белбогом, праславянским божеством солнца и света». Римляне, по своему обыкновению, называли Матрею и Атца-Белена на свой лад — Норейей и Марсом Латобием (от латобиков — норикского племени). Причём других богов у нориков не было. Их даже нельзя назвать политеистами, потому что Великие Отец и Мать — не разные боги, а, так сказать, божественная семья, основатели Рода. Это весьма важное заключение, показывающее, что норикам был ближе монотеизм, а их потомкам не так уж тяжело было при переходе в христианство отказаться от заимствованных у соседей богов вроде Перуна (Перкунаса) и Хорса. А уж насколько норикский культ Великой Матери народа близок современным славянам, православным и католикам с их культом Богоматери, делайте выводы сами.
Правда, относительно «Адной Мати» смущало вот что. Надписи той эпохи на монетах жёстко «легендированы»: либо это имя изображённого персонажа, либо название монеты или той страны (области), что её чеканила. Имя я сразу отбрасываю, потому что «adna mati» — и на санскрите «одна мать». Не мог всадник с монеты именоваться «матерью». Монеты же такой — «аднамати» или «мати» (если «адна» — всё-таки номинал) — мы не знаем. Как название страны «Аднамати» тоже не подходит. Хотя постойте… Почему? А если имеется в виду не только Единая Мать, но и Родина-Мать?
Называли же тавриски-венеды земли, с которых пришли в Норик, Отчизной (по-венетски Атестиной — от Атты), а культуру — Атестинской («отеческой»)! Собственно же «отчизна» (или «отчина», «вотчина») — это древний город Атестина с окрестностями в области Венетия на Апеннинах, ныне — город Эсте в итальянской провинции Падуя. Венеды сюда пришли из соседней Иллирии. Атестинская, она же палеовенетская культура известна ещё с Х в. до н. э. Тавриски, по мнению учёных, являются типичными представителями этой культуры, но они в отличие от оседлых венедов были племенем кочевым и родину как таковую обрели, только осев в Норике. Этим и объясняется необычный для нас дуализм в понятиях Отчизна и Родина-Мать у атестинцев и таврисков. Между тем и те, и другие были вынуждены отступать под натиском римлян из Адриатики в Альпы. Об их постепенном перемещении на север и северо-запад говорит цепочка топонимов: Венетия, Венеция, Венето, Виндобона, Вена, Винделиция, Виндониана, Вендидора и др.
Наконец, в 1977 году произошло событие, которое почему-то не привлекло внимания наших историков и лингвистов. В гравиевом карьере австрийского городка Графенштайн был найден обломок керамики II века новой эры с норикской надписью.
До 1977 года из памятников письменности нориков в распоряжении учёных-лингвистов имелись лишь названия и краткие надписи рунами, «этрурицей» и латиницей. Скажем, более ранние памятники письменности венедов (типа «черт и резов»), найденные на Балканах и в северной Италии, богаче. И вот в Графенштайне обнаружена довольно длинная, в 7 строк, хотя и фрагментарная норикская надпись латиницей II в. н. э.:
MOGE • ES[
PЕ-LAV • EX[
?E • SA??IES[
OLLO • SO • VILO[
?N? C[…]
OLLO • SO • V[…]
P L?GNI • SI
В открытых и закрытых квадратных скобках указаны возможные не сохранившиеся (стёршиеся) места. Наиболее распространённое толкование Графенштайнской надписи австрийскими исследователями таково: Moge, возможно, является личным именем или его сокращением, Pe- (P•ii) lav — латинским сокращением, обозначающим вес, ne sadiies — глагольной формой, вероятно, означающей «ты не установишь», ollo so, вероятно, «это количество», и Lugni (Lugnu) — ещё одно личное имя. Таким образом, текст может, по мнению венских лингвистов, передавать некоторую коммерческую операцию (Википедия).
А вот Д.Штифтер считает moge и lugnu si не личными именами, а кельтскими словами, правда, не пишет, что они означают. На самом деле перед нами уже третье после Птуйской надписи и монеты «Adna Mati» свидетельство, что норикские надписи как кельтские не читаются.
Судите сами: ne sadiies — явно славянская глагольная форма, пусть и в значении «ты не установишь», а толковать надпись пытаются с помощью латыни или кельтского языка. А скажем, как быть со словом ona? Или с отрицательной частицей ne? И почему Moge — имя, а не такая же славянская глагольная форма, как ne sadiies? Например, Матей Бор, переводя венетские (балканские и атестинские) рунические надписи на современный словенский язык, однозначно толковал это нередко встречающееся moge (moze) как «може». Мы же имеем здесь не просто Moge, а Moge es… («може ес[ть]») на горловине керамического горшка, предназначенного для хранения жидкой или твёрдой пищи. Так не логичнее ли предположить, что получателя письма ждал обед, а не «коммерческая операция»?
Во второй строчке Графенштайнской надписи вслед за «es…» следует Pе- (две вертикальные короткие палочки в данной письменной традиции означают «е»), и естественно предположить, что это «пей»: «Може ес[ть], пе[й]…» После Pе у нас явно сколота буква или знак (см. фото оригинала), поскольку надпись скорее всего процарапана не на сырой заготовке, а уже, как и Гнездовская надпись, на обожжённом сосуде. Получается — …lav, почти что английская «любовь». Дальше ещё загадочней: «ex» (…lav ex…). Слова и впрямь какие-то не славянские. Но, написав «славянские», я подумал: а не сокращенная ли это «слава» — [s]lav[a]? А что же тогда такое «ex»? Какого «экса» прикажете славить? Не «экса», ответил я сам себе, а «рэкса» (rex), царя! Ведь у нориков были цари, которых они именовали на римский лад «rex». Они ещё оставались в I в. н. э. при римлянах, как были цари у евреев под властью Рима. А может быть, имеется в виду «великий бог» Атта/Атец, именовавшийся также и Царём. [S]lav[a] [r]ex[u] — это, очевидно, была общепринятая сокращённая форма славословия на письме. «Можешь есть, пей, слава Царю…»
В третьей строчке: Ne sadiies… Казалось бы, ясно: «Не садитесь». Но, учитывая, что две вертикальные палочки могут означать не только -ii-, но и е, тут, на мой взгляд, не два, а три слова: Ne sade es — «Не сяде есь…». Уверенности в последнем мне придаёт то обстоятельство, что форма «сяде», как и «може», встречается в дешифровках М.Бором венетских надписей. К тому же выше автор обращался к адресату в единственном числе («може есь, пей»), с чего бы ему переходить на множественное?
Четвёртая строчка — новая загадка: ollo so vilo… «Не садись есть рядом (около) с вилами», что ли? Действительно, сесть на вилы — это ещё хуже, чем наступить на грабли. Но почему автор надписи напоминает будущему хозяину горшка именно о вилах, а не о какой-то другой возможной неприятности во время трапезы? Тут что-то не так. Ясно только, что so — славянский предлог. А ollo? Если речь идёт о еде, то позволительно предположить, что это продукт. А не масло ли это — от латинского «oleum», восходящего к греческому «elaifon» (оливковое масло)? На старославянском и древнерусском масло будет «олеи», «олей». Норики же вполне могли называть его на иллирийский лад — «олло». Да и в качестве содержимого горшка масло вполне подходит.
А «вило»? Согласно «Словарю церковнославянского и русского языка» (СПб., 1847), «вил» — это трава, что отразилось в современных словах «повилика», «вилок (капусты)». «Не садись есть масла с травой»? Ну, тут ничего странного нет, потому что масло, зелень («трава») и овощи вкупе с хлебом составляли основной рацион человека тех времён, мясо простые люди едали лишь по праздникам. Вероятно, если смысл фразы таков, то речь идёт не о растительном масле, которое неплохо сочетается в желудке с зеленью, а о сливочном. К молочным продуктам — простокваше, сметане, маслу, — как известно, не всякая зелень и овощи подходят.
Именно это автор письма, предположительно жена будущего обладателя горшочка с маслом, и хочет, наверное, сказать, посылая мужу в поле обед: ona c[…], — но продолжение фразы, увы, не сохранилось. Скажем, «она к[ислая]», сырая, может вызвать несварение и прочие неприятности. А поскольку супруга знает, что муж любитель этого самого «вила», она ниже ещё раз его предупреждает: Ollo so v[ilo] plvgni si («Масло с [зеленью] — плюнь сие»). Ибо Lugni / Lugnu в качестве имени — это что-то марсианское. Да и нет никакого Lugnu! Слово заканчивается буквой i, а не v или u, и начинается вовсе не l. Приглядитесь: в полустёртой букве перед l ясно видна точно такая же, как в букве «P» в слове «Pe-», вертикальная палочка с перпендикулярной нижней перекладиной и перекладиной верхней. В общем, «Plvgni», а не «Lugnu»! Прошу прощения, но это «плюни» здесь ключевое слово, потому что даже если автор письма имеет в виду не масло с зеленью, а, скажем, склонность адресата мешать бражку с вином (по-старосл. оловина — брага, буза, пиво), то всё равно призывает это сплюнуть. Значит, речь никак не может идти о «коммерческой операции».
Итак, по-венетски надпись читается: «Може есь пей [с]лав[а] [Р]экс[у]. Не сяде есь олло со вило она к[…]. Олло со в[ило] плюни си». По-русски: «Можешь есть, пей, слава Царю. Не садись есть масло с зеленью, она к[…]. Масло с [зеленью] — плюнь сие».
Не правда ли, похоже на содержание знаменитых новгородских берестяных грамот? Те же немудрёные заботы: «Покосил я пожню, а озеричи у меня сено отняли», «Поклон от Марины к сыну моему Григорию. Купи мне зендянцу добрую», «Пожалуй, господин, убавь подати»… И тут — заботливая жена тревожится, чтобы у её мужа не скрутило живот.
Но ведь если моё прочтение Графенштайнской надписи верно, то это означает, что, обладая самыми общими, на уровне молитвослова, познаниями в церковнославянском, мы можем без особого напряжения понимать язык нориков-венедов, которые древнее наших новгородцев как минимум на тысячу лет!
Меня всегда удивляло, что предполагать существование на заре человечества единого индоевропейского праязыка считалось вполне научным даже в советской исторической науке, зажатой в прокрустово ложе «исторического материализма», а вот искать конкретный язык, который, выделившись из индоевропейского праязыка, послужил в будущем основой современного русского языка, — это, видите ли, «ненаучно». Почему? Мне представляется, что куда более ненаучно считать, что древнерусский или современный русский язык родились в результате какого-то загадочного хаотичного смешения других языков.
Разве случайно, что древние индоевропейские термины семейного родства, начиная с таких, как Atec (Отец) и Mater (Мать), на 99 процентов фонетически совпадают с нынешними русскими? Э.Бенвенист пишет в книге «Словарь индоевропейских социальных терминов» (М., 1995): «Отец и мать мужа обозначаются *swecuros и *swecrus (ж. р.) соответственно… Мы постулируем, что *swecru является исконной формой прежде всего потому, что она засвидетельствована в форме соответствий в индоиранских языках, латыни, славянских языках и в армянском, а также потому, что она не могла быть образована от формы мужского рода, ибо подобная модель словообразования нигде больше не обнаружена…
Индоевропейское обозначение «деверя» (брата мужа») следует реконструировать в виде *daiwer на основе следующих форм: снкр. devar-, арм. taygr, гр. daer, лат. leuir (l- вместо d-, вероятно, диалектного происхождения), ст.-слав. deveru, лит. diveris, др.-в.-нем. zeihhur. Древность термина очевидна… Соотносительное обозначение «свояченицы» (сестры мужа) представлено меньшим количеством форм: гр. galoos, лат. glos, ст.-сл. zuluva, фриг. gelaros…
[…] Следует отметить примечательную особенность терминов родства с основой *swe в славянском, балтийском и частично германском: в этой семантической форме производные от *swe относятся к родству в силу породнения, к свойству, а не к родству кровному. Это отличительная черта целой группы наименований: русск. сват — «желающий устроить брак» и «родственник по браку» (например, в таком родстве отец мужа и отец жены); свояк (производное от свой) — «муж свояченицы (сестры жены)»… Если в этих производных сохранился фрагмент древней лексической системы, то понятно, какой интерес представляют они для интерпретации тех основных и общих всем индоевропейским языкам имён существительных, которые, по всей вероятности, являются сложениями со *swe, а именно «сестра» (*swesor), «свекровь, свёкор» (*swecru - и т. д.)».
К сожалению, Бенвенист не объясняет, почему именно в русском и славянском языках эти формы сохранились в наиболее близком виде к единому некогда индоевропейскому языку. А ведь термины семейного родства — самые древние, по ним и следует судить о чистоте и близости того или иного языка к изначальному индоевропейскому состоянию.
Естественно поэтому, что различий в языках славянских народов куда меньше, чем в языках народов германского происхождения. Когда-то я ошибочно полагал, что словенский язык и, соответственно, словенский народ (живущий на юге древнего Норика) — самые далёкие от нас из всех славянских языков и народов. Скажем, я не знал этимологии нашего слова «говядина». Между тем govedo по-словенски — это крупный рогатый скот. Предполагать, что говядину нам в древности поставляли словенцы, было бы по меньшей мере забавно, поэтому скорее всего слово «говедо» наличествовало и в древнерусском языке. А вот в весьма близком нам, как считается, украинском языке отсутствует слово «говядина», есть «яловичина».
А как могло получиться, что праславянское сочетание согласных tl и dl сохранилось и в общеславянском языке (dletlo, pletlo je и т. п), и в т. н. зильском диалекте словенской Корошки (например, sidlo, mocidlo), и в северо-западном наречии русского языка вблизи Пскова, недалеко от Новгорода, то есть на территориях, где, по Нестору, обитали «словене»?
Я сравнил содержание Графенштайнской надписи с содержанием новгородских берестяных грамот, но малое количество слов в надписи не дало возможности хорошенько сравнить их и по звучанию, хотя сходство угадывалось. Словенский же язык точно похож на новгородское наречие, зафиксированное в средневековых берестяных грамотах! Сравните при случае, Интернет великая вещь: позволяет найти и словенские тексты, и полный свод древнерусских берестяных грамот. И не случайно, наверное, древние новгородцы назывались почти так же, как словенцы, — «словенами». Естественно сделать вывод, что перед нами потомки единого некогда народа, расселившегося в древности на огромных пространствах Европы — от Балкан до Балтики.
А может быть, этот народ, потомками которого были и древние словенцы-карантане, и новгородские словене, — и есть те самые норики-венеды? Для словенцев такая преемственность естественна благодаря нынешнему их месту обитания — по соседству с бывшим Нориком, частично даже на его территории. Сложнее с новгородскими словенами. Родство словенского языка с древнерусским не вызывает никаких сомнений (достаточно, повторяю, лишь бегло сравнить словенские и древнерусские тексты), имеется и прямое указание ПВЛ о миграции нориков-венедов (или их части) на берега Дуная и Днепра в VI–VII веках. В этом же контексте Нестор сообщает о появлении словен на берегах Волхова. Напротив, археологи (в частности, итальянец К.Вердиани) утверждают, что предки словен пришли на Новгородчину ещё во II–III в. от Р.Х. из области распространения Венедской культуры в центральной Польше (группа Пшеворск). Вероятно, в I в. они тоже жили в Норике (уж слишком схожи этнонимы «словене» и «словенцы»), но не смирились с переходом под власть римлян, который произошёл в конце I в. до н. э. Таким образом, когда писалась Графенштайнская надпись, предков новгородских словен уже не было даже в Польше, не то что в Норике.
Поэтому нет ничего невозможного в том, что язык новгородских словен сохранил к VI–VII векам такую же близость к общеславянскому состоянию, как и язык славян-карантан, прямых потомков нориков. Так, крымские готы продолжали говорить на своём древнем языке через несколько столетий после того, как исчезли готы и их язык в Западной Европе. Но ключ к проблеме, которая перед нами стоит, не в новгородцах. Их общность с прасловенцами говорит лишь о широте ареала обитания древних славян в Европе, точно так же, как многовековое обособленное существование крымских и западноевропейских готов говорит о широте ареала их обитания. Новгородские словене, как и норики, были венедами, однако мы лишь предполагаем, что они пришли в Польшу из Норика, этот вопрос ещё надо изучать. Появление же славян на границе Норика зафиксировано готским историком Иорданом ещё в середине VI в. н. э. и подтверждено ПВЛ с указанием, что это были именно норики, «которые и есть славяне». На берега Днепра тоже пришли потомки нориков, и появились они там, согласно Нестору, не из Новгорода. Мы не можем отталкиваться от VI века, чтобы понять миграции славян. Для того чтобы выстроилась кожиновская «шахматная прогрессия родства» или, другими словами, история наших славянских предков во всей её протяжённости, нам следует быть уверенными в том, что славяне, жившие в Норике в VI веке, жили там и до VI века под именем нориков. Это звено, что называется, в наибольшей степени подлежит восстановлению. Восстановив его, нам легче будет восстановить другие, потому что Норик — не мифическое государство, а реальный фигурант истории.
