Сталинская демократия перечеркнутая партийцами... или почему начался 37-й...

Весь долгий период внутрипартийных схваток Советский Союз жил по Конституции 24-го года. Система выборов в Вер­ховный орган власти — съезд Советов была многоступенчатой, усложненной, но последнее слово оставалось за группами вы­борщиков. А их составы утверждались крайкомами и обкомами партии. Простым поднятием рук выборщики голосовали за кан­дидатов, предложенных функционерами. Сталин называл это не выборами, а кооптацией. Тем более, что миллионы граждан, так называемые социально чуждые элементы, были лишены избира­тельных прав: священники, зажиточные крестьяне, кулаки, быв­шие землевладельцы и генералы.

В состав съезда входила разночинная бюрократия. Она и формировала для постоянной работы ЦИК и его Президиум ис­ключительно из партийных бояр. И поскольку ЦИК являлся «выс­шим законодательным, исполнительным и распорядительным органом власти», образовался клан неприкасаемых беспредельщиков. В Москве как законодатели они принимали «под себя» ан­тинародные декреты, а в своих удельных княжествах и ханствах уже как исполнители претворяли их в жизнь. Общество закипало от социального недовольства. И Сталин задумал лишить партию государственной власти с помощью новой Конституции.

Создав для подготовки проекта Конституционную комиссию, он летом 35-го словами Авраама Линкольна обозначил перед ней принцип, на котором должен строиться Основной закон: «Власть народа, из народа и для народа». Менее чем через год проект был готов. В нем предусматривалось разделение властей — на зако­нодательную, исполнительную и судебную. Устанавливались рав­ные для всех граждан права, включая бывших «лишенцев» (к это­му времени кулакам разрешили вернуться из ссылок и лагерей). Гарантировались свободы: слова, печати, митингов. Глава один­надцатая «Избирательная система», написанная Сталиным, опре­деляла новый порядок выборов депутатов всех уровней: прямое тайное голосование. И статьей 141-й давала право выдвигать кан­дидатов объединениям трудовых коллективов, профсоюзам, коо­перативам, молодежным и культурным обществам. Чего прежде в России не было никогда. Избиратели также получали возмож­ность отзывать депутатов.

Ударом под дых для партийных вельмож было предложе­ние Сталина, озвученное на заседании ЦИК, сделать выборы аль­тернативными. Чтобы на одно место баллотировалось не мень­ше двух кандидатов. Так называемый партактив ощетинился: это его выметут избиратели в первую очередь — за продразверстку, раскулачивание и красный террор. В декабре 36-го съезд Сове­тов Конституцию принял, но утверждение избирательного закона и срока выборов бароны ЦИК взяли на себя. А именно до статуса избирательного закона опустили решение: быть или не быть вы­борам альтернативными.

Тогда, как и в горбачевские времена, идеи реформ, тем более реформ политической системы, рассматривали предварительно на пленумах ЦК. А члены ЦК и через знак равенства члены ЦИК — первые секретари обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик. Они и объединились в корпоративную оппозицию но­вовведению с альтернативными выборами. Их оценка ситуации была однозначной: через предложенный механизм голосования Сталин хочет выкинуть партию из власти, а заменить кулаками и попами-антисоветчиками.

Хотя от троцкизма в стране не осталось и духа, и люди спо­койно пахали и сеяли, секретари на июньском пленуме ЦК 37-го вдруг заговорили об угрозе контрреволюции: кругом одни вра­ги, кулаки вернулись и мутят народ, а тут некоторые предлага­ют альтернативные выборы в верховную власть. Врагам еще и пе­чать в руки дадут! Из-под слов функционеров о революционной бдительности торчало шилом требование: никакой политической конкуренции, а выборы отложить (их перенесли на конец года) и начать кровавую чистку. Настаивать на своем против такой оравы при минимуме поддержки означало угрозу подсунуть себя под нож как пособника контры. Тем более, что с помощью мест­ных партийных функционеров Сталин отнимал у команды Троц­кого власть.

Корпус первых секретарей в двадцатые и тридцатые годы представлял из себя малообразованное скопище партократов. Тех, о ком говорят: из грязи да в князи. К людям они относились, как к мусору. Спецы трудились в хозяйственных и советских орга­нах, а эти выполняли роль ревнадзирателей, вынюхивая повсюду измену. Закоперщиком или паханом у них всегда выступал Роберт Эйхе — человек с двуклассным начальным училищем за плечами, но не только первый секретарь Западно-Сибирского крайкома и Новосибирского горкома партии, а еще и кандидат в члены По­литбюро. Лучше всего он проявлял себя в карательных операци­ях против крестьян и «очищении» ВКП(б) от несогласных с его по­литикой «гадов» — отдал на растерзание чекистам около 90 ты­сяч бывших коммунистов. И здесь «латышский стрелок» первым попросил у Политбюро дополнительных полномочий для разгро­ма антисоветской сволочи: создаст и возглавит тройку по вынесе­нию внесудебных решений. За Эйхе потянулись другие члены ЦК.

Представляю, как сжимал в кулаке свое самолюбие вождь, отступая под натиском первых секретарей. Им сказали: готовьте в короткие сроки свои предложения по составам троек и количест­ву врагов для репрессий. Тут это дело считалось привычным.

До середины июля 37-го предложения поступили из всех ре­гионов. Эйхе сообщал, что ему край как надо репрессировать на первых порах 17 тысяч человек, из них пять тысяч — по первой категории (расстрелять), а остальных — в лагеря (ГУЛаг). Первый секретарь Московского горкома и обкома Никита Хрущев в запис­ке Сталину от 10 июля 37-го изъявил желание возглавить трой­ку и попросил разрешить ему репрессировать 41.305 человек, из них 8.500 — расстрелять. Первый секретарь Свердловского обко­ма просил позволить «его» тройке вынести смертные приговоры четырем тысячам человек. Характерно, что из русских областей шли размашистые запросы, а в национальных республиках руко­водители более или менее щадили своих людей. Из нищей Кали­нинской области с совершенно аполитичным населением пришла просьба расстрелять больше тысячи человек, а секретарь ЦК КП Туркменистана, где еще не до конца потухли очаги басмачества, ограничился на всю республику цифрой — 500.

В НКВД все заявки обобщили, систематизировали, и уже 30 июля 37-го под грифом «совершенно секретно» вышел приказ наркома Ежова № 00447 «Об операции по репрессированию быв­ших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов». Тем же днем зам. Ежова Фриновский направил этот приказ и проект по­становления по нему помощнику Сталина Поскребышеву— полу­чить согласие членов Политбюро. Согласие дали все. Начало опе­рации назначили на пятое августа. В приказе местным органам НКВД спускались квоты на отстрел населения по запросам партий­ных бояр. Правда, не все предложения были приняты наверху.

Снизили цифры сибирскому региону и областям Централь­ной России. Никите Хрущеву, например, разрешили расстрелять на три с половиной тысячи «врагов» меньше, чем он просил. Все­го партийные функционеры получили добро на репрессирование «только» двухсот сорока пяти тысяч человек. Учитывая масштабы «расстрельного зуда» в боярской среде, Политбюро сочло нуж­ным предупредить: «Какие бы то ни было самочинные увеличе­ния цифр не допускаются».

И очень кстати. Народу чекисты нахватали сверх всякой меры, а квоты сдерживали. Из регионов пошли просьбы— до­бавьте! Подключали даже московских лоббистов. Так, из Иркутска поступила нетерпеливая шифровка:

27 октября выехал из Читы в Москву. В Улан-Удэ ко мне захо­дили секретарь обкома ВКП(б) Игнатьев и НКВД Бурято-Монгольской АССР Ткачев. В беседе они сообщили, что лимиты по прика­зу НКВД 00447 они израсходовали, а в тюрьмах находится свыше 2.000 арестованных... Просят дать лимит на 2.500 человек.

28.Х. № 672 Мехлис».

Со студенческих лет я считал, что 37-й — это год расправы сталинистов с недовольной режимом интеллигенцией и верны­ми ленинцами. Так въелась в мое сознание пропаганда материа­лов XX съезда КПСС. Да, репрессиям подверглись многие люди с громкими именами, потому-то пора эта и стала восприниматься нашим поколением как кремлевская кампания против организо­ванного инакомыслия. Но вот я собрал воедино списки всех аре­стованных — там сплошь безответный народ.

У меня довольно редкая фамилия. Я взял только своих одно­фамильцев и только со своей родины — двух небольших районов Восточного Казахстана. Это таежная глубинка, где несколько ото­рванных от мира поселков и заимок ютились у подножий гор. Ни кулаков вокруг, ни троцкистов, ни фанатов ленинского наследия. Вот кого вывозили из тайги под конвоем:

1. Полторанин Родион Артемьевич, 1900г.р., русский, обра­зование начальное, работал старателем, село Солдатово.

Осужден 19.11.1937, тройка при УНКВД по ВКО (Управление нар­комата внутренних дел по Восточно-Казахстанской области. — Авт.).Расстрел. Реабилитирован 19.03.1957.

2. Полторанин Емельян Фирсанович, 1892 г.р., русский, не­грамотный, работал лесорубом, село Бутаково.

Осужден 25.10.1937, тройка при УНКВД по ВКО. Расстрел. Реабилитирован 01.10.1957.

3. Полторанин Сергей Яковлевич, 1894 г.р., русский, негра­мотный, пчеловод (пасечник), Большенарымский район.

Осужден 29.12.1937, тройка при УНКВД по ВКО. Расстрел. Реабилитирован 06.09.1957.

4. Полторанин Петр Михеевич, 1894 г.р., русский, образова­ние начальное, работал сплавщиком леса, село Большенарым.

Осужден 19.11.1937, тройка при УНКВД по ВКО. Расстрел. Реабилитирован 19.03.1957.

5. Полторанин Гурьян Артемьевич, 1895 г.р., русский, образо­вание начальное, работал старателем, село Солдатово.

Осужден 06.11.1937, тройка при УНКВД по ВКО. Расстрел. Реабилитирован 06.09.1957.

6. Полторанин Евстигней Артемьевич,1891 г.р., русский, обра­зование начальное, работал возчиком, село Верхняя Хайрузовка.

Осужден 29.12.1937, тройка при УНКВД по ВКО. Расстрел. Реабилитирован 06.09.1957.

Нет смысла продолжать список, выше начального образо­вания — а это церковно-приходская школа — не было ни у кого. Москва о таких и слыхом не слыхивала. Всего с наших районов в 37-м было расстреляно 28 Полтораниных, a 15 получили по де­сять лет. Там же было арестовано и расстреляно более ста негра­мотных и полуграмотных Тютюньковых, Редькиных, Поляковых, Первушиных. За что? За то, что некому было за них постоять.

И такая вакханалия шла по всем областям. Партийные сек­ретари — коллеги Роберта Эйхе вместе с чекистами прочесыва­ли страну широкозахватным методом, уничтожая на пасеках и в старательских артелях «международные центры контрреволю­ции». В городах тоже брали беззащитных и тех, кто насолил ме­стной знати.

Вождь, наверное, сидел в Кремле и цинично посмеивался: «Порезвитесь, ребята! А потом я буду резвиться с вами и, может быть, вернусь к вопросу о Конституции». Не удалось или не за­хотелось вернуться — теперь этого не узнаешь. А вот Роберту Эйхе (как и другим противникам — членам ЦК) Сталин не про­стил проигрыша. В том же 37-м «латышского стрелка» выдернули из привычной среды и послали «на чердак» — дали пост нарко­ма земледелия СССР. С «чердака» легче спускать человека в под­вал Лубянки. Вскоре инициатора «троек» арестовали, а после дол­гого следствия и суда в 40-м расстреляли. Хрущев на XX съезде КПСС выставлял партийных секретарей-палачей, в том числе и Роберта Эйхе, как безвинных жертв тирана. «Примером гнусной провокации, злостной фальсификации и преступных нарушений революционной законности. — говорил с трибуны Никита Сер­геевич, — является дело бывшего кандидата в члены Политбюро ЦК, одного из видных деятелей партии и Советского государства товарища Эйхе». Хрущев произносил одно, а сам, наверное, ду­мал другое: «Все мы там стоили друг друга!».